— Ничего горячего, — сухо сказала она, отвлекаясь от навязчивых мыслей и возвращаясь к действительности. — Только салат с копченым лососем.
— Вино? — Хуан что-то сказал официанту, и через минуту тот дал ей оценить вино, которое принес.
— Прекрасно… — Она вдохнула букет и сделала глоток, все время ощущая на себе внимательный взгляд спутника.
— Таинственная ты женщина, Дора… — нарушил молчание Хуан, когда официант подал еду и разложил по тарелкам. — Чем больше я смотрю на тебя, тем меньше понимаю, каким образом девичья чистота и невинность могут сочетаться в тебе с многоопытностью искушенной женщины… — Он поднял бокал и сделал большой глоток. — Может быть, в тебе погибла великая актриса?
— Может быть, — кротко согласилась она.
— И в каком амплуа ты будешь выступать сегодня вечером? — Этот вопрос заставил ее вздрогнуть.
— Не понимаю… — Дора недоуменно раскрыла глаза, чувствуя, как безудержно заколотилось сердце. Не мог же он знать о ее предстоящем свидании с Ренольдом…
— Ты сменила платье, — заметил Хуан, не сводя глаз с яркого лифа. — Какую роль ты играешь сейчас? Цыганки-соблазнительницы?
Дора проглотила комок в горле, неуверенно чувствуя себя под пытливым мужским взглядом.
— Не знаю. Кого же я, по-вашему, соблазняю?
— Именно это меня и интересует, — въедливым голосом произнес Хуан. — Очевидно, с тех пор как я оставил тебя одну, что-то произошло. Что-то… или кто-то зажег твои глаза, разрумянил щеки, а рот сделал свежим и влажным.
— Просто утром у меня немного болела голова, а сейчас все прошло. — Дора старалась непринужденно увести его в сторону от опасной темы. — Кого мне тут соблазнять? — Она наклонила голову и занялась лососем.
— Например, меня. — Это ошеломляющее предположение, сделанное мягким баритоном, бросило девушку в краску. — Я прав? Твоя пламенная красота и развевающийся подол платья должны потрясти меня, сделать снисходительным и заставить найти оправдание тому, что ты обманула Марио. Превратить меня из главного обвинителя в третейского судью.
— Но это же нелепо! — От его неотрывного взгляда пылало лицо; двусмысленный комплимент, сделанный обволакивающим мягким голосом, звучал в ее ушах странной музыкой. В ресторане было полно народу, но слова Фламинга произвели в ее и без того издерганной душе такую сумятицу, что девушка перестала замечать окружающих. Она со страхом ощутила напряжение под ложечкой и узнала в нем звенящую струну сексуального влечения.
Похоже, тело и душа Хуана тоже пребывали в конфликте. Он находил ее невыразимо привлекательной и ненавидел себя за эту слабость. Увы, не только себя. Фламинг упрекал Дору в том, что та нарочно разжигала в нем чувственность. С первой встречи девушка решила, что перед ней охотящийся самец, и даже нелепая ситуация, в которой она оказалась, не смогла заставить ее думать иначе или хотя бы скрыть это. О, она пыталась, но Хуан был слишком искушен в игре между мужчиной и женщиной, чтобы ничего не заметить. Ирония судьбы заключалась в том, что если бы она действительно была опытной соблазнительницей, каковой ее считали, то без труда смогла бы противостоять его первобытной сексуальности.
— Нелепо, говоришь? — наклонился он через стол. — Тогда скажи мне, почему ты переоделась. Интересно, какое волшебное зелье заставило тебя светиться изнутри?
С трудом сдерживая разгулявшиеся нервы, Дора постаралась ответить как можно проще и естественнее:
— Почему люди вообще переодеваются? Конечно, потому что во время поездки одежда мнется и пылится… Скажите, что вам не нравится в моем наряде? — перешла она в наступление.
— Не нравится? — Он тихо рассмеялся. — Напротив, я нахожу его очаровательным, даже обворожительным. Слишком привлекательным для того, чтобы сидеть в нем в четырех стенах гостиничного номера… или у тебя другие планы на вторую половину дня?
Их глаза встретились; к своему стыду, Дора отвела взгляд первой. Вряд ли Фламинг мог запретить ей покидать гостиницу. Но вдруг он отменит деловую встречу и будет настаивать, чтобы она провела остаток дня с ним? Мысль об этом была невыносима.
Усилием воли она взяла себя в руки, допила вино и небрежно сказала:
— Вообще-то я собиралась посетить местную церковь.
— В таком платье? — Он приподнял брови.
— Почему бы и нет? — с удивлением спросила девушка. — В нем нет ничего неприличного.
— В Мехико для посещения церкви тебе пришлось бы одеться более скромно, — отрезал он. — Прикрыть плечи и голову. В Мексике другие нравы. На улицах некоторых латиноамериканских столиц женщинам вообще запрещено носить открытые наряды; полиция живо расправляется с теми, кто нарушает эти правила.
— Тут Америка, а не Мексика! — Гнев от несправедливого упрека засверкал в золотистых глазах девушки. — Если бы я жила в Мехико, то подчинилась бы местным обычаям, но скорее из уважения к ним, чем из страха наказания. У американцев темперамент и возбудимость не те, что у латиноамериканцев, поэтому мое платье здесь вполне к месту. Успокойтесь, едва ли на пороге собора меня поразит гром небесный!
— Я говорил не о громе, — улыбнулся Хуан, и девушка недовольно подумала, что он мог воспринять ее слова о латиноамериканской сексуальности как комплимент. — День очень жаркий, и даже здесь, в более холодных широтах, смело открывая чувствительную кожу лучам солнца, можно нажить неприятности совсем другого рода.
— Спасибо, — холодно ответила девушка. — Я прожила с этой кожей двадцать четыре года, не причинив ей никакого вреда. Уверяю вас, я и впредь буду защищать ее всеми возможными способами от любой угрозы, исходящей от мужчин или от слепых сил природы!